По асфальту прошла волна, будто земля шелком покрыта. И в венах запульсировало. Древние боевые тамтамы. До того, как осознала, Наоми начала купаться в этом. Волна за волной. Удар за ударом. Тело звенело. Чистым восторгом, сорвавшегося с поводка пса. Контроль, сознание, личность — тонули, их уносило в бесконечную тьму, вниз, к исполинским китам. Из горла вырвался смех, за ним — стон отпущенной тетивы. Опора под ногами сдвинулась, женщина не знала стоит ли она на земле или парит в воздухе. Энергия струилась во вне, Наоми плакала. От восторга ощущений, до которых еще никогда не ослабляла контроль, от страха, что это чувство прервется, иссякнет, исчезнет.
Только не обратно в тот мир, где столько правил, где висят таблички «стоп», где все ее существование — это списки и регламенты, где каждое ее слово записано, где каждый ее шаг отмерян. Где слово «долг» звучит как гвоздь, забиваемый в ее крышку гроба.
«Долг Долг Долг» вторят удары пульса.
Наоми раскрывает глаза, залитые алым туманом.
Наоми пробует закричать — но звука нет, будто весь он вышел с волной.
Тогда Наоми делает то, к чему уже привыкла.
В пьяной улыбке мелькает печаль, женщина поднимает осколок стекла и бьет себя в подреберье. Стекло проникает в плоть, скользнув по ребрам и, будто пробкой, закрывает поток энергии, бьющий во вне.
Ее качает в сторону стены. Переулок начинает обретать четкость. Боль пронзает ее так глубоко, что она почти теряется в ней и, в этот момент, ее выдергивает в реальность окончательно. Вдалеке слышны звуки трассы. Полуночный город живет, гудит, поет, кричит, глухо, издали, но совершенно различимо. Наоми смотрит вниз, ладони в крови. В их крови. В своей крови. Осознание припечатывает ее и она в ужасе закрывает рот рукой, оставляя смазанные следы на лице. Вбитые в университете и на практике знания заставляют прижать другую руку к боку, надавив на рану, но не вынимая осколок. Наоми злится на себя до ярости, что сейчас способна об этому думать. Но ярость — это хорошо. Ярость — друг. Ярость Наоми всегда прагматична и направлена на свою слабость. Эта ярость не имеет ничего общего с той, с которой столкнулись эти двое минуты назад. Эту ярость она знает, эта ярость не причинит вреда другим. Наоми на автомате поднимает свою сумку с земли и на не гнущихся ногах идет к машине. Она не оборачивается назад, чтобы не увидеть еще хоть немного больше, потому что тогда ее стошнит. Еще одна волна ярости тыкает ее сознанием в мысль - да как ты смеешь после всего этого искать пути выхода? ДНК свое оставить боишься? Наоми ощеривается на ярость и та скулит и прячется глубже.
Она движется на автомате к припаркованной машине, к которой не дошла ста метров по пустынной улице. Нажимает ногой на рычаг, сиденье отъезжает, всхлипывая женщина садится. Как жаль, что она не видела насколько глубоко вогнала в себя стекло, она не знает сколько у нее времени, примерный объем повреждений. Она знает лишь то, что осколок нельзя вынимать тут, ей нужно себя зашить, ей нужно добраться до дома? Даже у ярости нет слов. 10 кварталов и третий этаж. Наоми смеется. Мамочка. Перед глазами начинают мелькать лица, это плохо, это паника и жалость к себе. Ярость возвращается и укладывается у ее ног.
— Вот так, — она заводит BMW, нажимает на педаль и начинает говорить вслух, цепляясь сознанием за свой голос, пытаясь оттащить его от болевого шока, — машину на подземную парковку соседнего дома, оттуда дольше идти, но есть лифт на улицу, — она давится воздухом, но сдерживается давя кашель, способный сейчас разрезать ей внутренности, — Потом — до подъезда, пол пролета и лифт, по коридору налево и в квартиру, — она прикрывает глаза и резко возвращается обратно, от стука в висках, паническая атака, попытка тела использовать все механизмы для выживания, адреналином по расширенным зрачкам, сухо замечает - от адреналина кровь жиже
На парковке она уже держит себя в руках лучше. Она накидывает на плечи большой черный пиджак, закрывая им и рану, и осколок, торчащий сантиметров на семь, синюю, намокшую от крови блузку, окровавленную руку. Импровизированным чехлом, бросает на сидение машины темную куртку, закрывая оставленные следы. Адреналин дает энергию двигаться. Она идет к дому. Она сейчас думает только о том как бы не встретить соседей и людей в целом, при том, найдя Анну. Инструкция на подобный счет простая. Никаких больниц, если нет правдоподобного объяснения. Наоми вздрагивает, представляя как на ее руке защелкивается наручник а над нею нависает сестра, с заботой чумного доктора объясняющая, что все будет хорошо. Нет. Анна. Или сама. Бойд поднимается, в лифте старого дома, нажимает стертую цифру три, через рукав пиджака, не выходит выпутать палец, да и к лучшему, меньше следов. На этаже три квартиры: ее, Анны и Джонсонов, которые, слава всем богам, увезли сына на сборы. Наоми стучится Анне. Три, один, два с перерывом. Ответа нет. Наоми закусывает губу, открывает свою дверь. Захлопывает за собой. Сбрасывает пиджак на пол. К нему летят туфли. Из нижнего ящика столовой, являющейся одновременно и коридором лофта, в котором из комнат то можно отметить, разве что, спальню, гостевую и хозяйскую ванные и кладовку, с недавних пор, оборудованную под срывы.
— Нет нет нет нет нет, — Наоми отмахивается от мыслей о произошедшем пару десятков минут назад, — не сейчас, — умоляет она навязчивые мысли, — Марля, антисептик, антисеееептик, — она ищет в ящике, достает большую бутыль, выливает треть себе на руки, обильно их промывая, чувствует порезы на пальцах, расстегивает рубашку, между пуговиц которой воткнула в себя единственное, что могло ее тогда остановить и снова сделать собой. Кровотечения из-за предмета в ране почти нет, то есть, из нее вытекло уже не мало, но сейчас — кровь идет едва заметно. Она прижимает марлю к ране, не убирая стекла, — что же мне с тобой делать?
Голос с каждой фразой становится тише, она это замечает. Адреналиновый импульс сошел на нет. Теперь все зависит от того насколько глубоко в ней острие, распороты ли внутренние органы. Печень она зашить не сможет. Она даже не была уверена, что сможет вытащить лезвие не повредив себе еще сильнее. Но, выхода то у нас, особо и нет, верно?
Она идет к кушетке, ложится на спину. Достает из кармана телефон, собираясь записать Анне сообщение, дать понять что нужна помощь. На экране видит пропущенные от Уэса, смешно, о нем она ни разу не подумала. Чувствует укол вины, что будет со всеми, кто с ней связан, если ее найдут? Закусывает губу и начинает медленно, по возможности вертикально, вынимать стекло. Кровь мгновенно начинает наполнять брюшную полость. Господи, кто бы мог подумать, что это можно почувствовать? Но она вытаскивает до конца, в какой-то истеричной попытке освободиться уже от этого. Зажимает рану сильнее, чувствуя, как марля промокает и теряя сознание. Медленно уносясь куда-то назад. Смутно наблюдая за странным набором галлюцинаций и образов, как будто она не одна.
